Испанский через поэзию



Вернуться к оглавлению

Vuelve el otoño de Pablo Neruda - Возвращается осень

Возвращается осень

День омрачённый падает с колоколен,
будто бы вдовье трепещущее покрывало.
Этот цвет, эта дрема
уходящих в землю черешен,
это струенье дыма, наплывающего бесконечно
и меняющего окраску влаги и поцелуев.

Я не знаю, понятно вам это?
Ночь нисходит, поэт одинокий
слышит осени конский топот;
и, растоптаны, листья страха шелестят в глубине артерий.
В небе — что-то густое, точно язык воловий,
некоторая неясность в небе и в атмосфере.

Всё возвращается на своё место:
неизбежные адвокаты,
руки, бутыли с маслом,
словом — все признаки жизни и прежде всего кровати,
полные влаги кровавой;
грязные уши подслушивают сокровенные тайны людские,
убийцы по лестницам сходят,
но дело не в этом, а в старом галопе осени старой;
осени старая лошадь скачет своей дорогой.

Осени старая лошадь с красною бородою,
на губах — пена,
а за осенью — дух океана
и блуждающий запах могильного тлена.

Эти дни, что с небес ниспадают, как пепел,
этот пепел, который должны разнести по земле голубки,
эти нити, сплетённые забытьём и слезами,
это время, дремавшее долгие годы под колоколами,
эти ветхие платья,
эти женщины, видящие, как падают снежные хлопья,
эти чёрные маки, взглянув на которые, люди прощаются с жизнью, —
всё мне падает в руки, которые я подымаю
к дождливому небу.

Перевод Л. Мартынова

Vuelve el otoño

Un enlutado día  cae de las campanas
como una temblorosa tela de vaga viuda,
es un color, un sueño
de cerezas hundidas en la tierra,
es una cola de humo que llega sin descanso
a cambiar el color del agua y de los besos.

No sé si se me entiende: cuando desde lo alto
se avecina la noche, cuando el solitario poeta
a la ventana oye correr el corcel del otoño
y las hojas del miedo pisoteado crujen en sus arterias,
hay algo sobre el cielo, como lengua de buey
espeso, algo en la duda del cielo y de la atmósfera.

Vuelven las cosas a su sitio,
el abogado indispensable, las manos, el aceite,
las botellas,
todos los indicios de la vida: las camas, sobre todo,
están llenas de un líquido sangriento,
la gente deposita sus confianzas en sórdidas orejas,
los asesinos bajan escaleras,
pero no es esto, sino el viejo galope,
el caballo del viejo otoño que tiembla y dura.

El caballo del viejo otoño tiene la barba roja
y la espuma del miedo le cubre las mejillas
y el aire que le sigue tiene forma de océano
y perfume de vaga podredumbre enterrada.

Todos los días baja del cielo un color ceniciento
que las palomas deben repartir por la tierra:
la cuerda que el olvido y las lágrimas tejen,
el tiempo que ha dormido largos años dentro de las campanas,
todo,
los viejos trajes mordidos, las mujeres que ven venir la nieve,
las amapolas negras que nadie puede contemplar sin morir,
todo cae a las manos que levanto
en medio de la lluvia.

Я познакомился с этим стихотворением в юности, в замечательном переводе Л. Мартынова, и с тех пор оно так и осталось для меня любимым творением Неруды. Что привнес переводчик, и что упустил? Поговорим об этом.

Вот подстрочник:
«День в траурной одежде падает с колоколов, как дрожащая ткань неторопливой вдовы. Это цвет, это сон черешен, опустившихся под землю, это столб дыма, что неустанно меняет цвет воды и поцелуев.
Я не знаю, понятно ли это: когда приближается ночь с вершин, когда одинокий поэт из окна слышит бег скакуна осени, и листья растоптанного страха скрипят в его артериях, есть что-то в небе густое, как воловий язык, что-то в сомнении неба и атмосферы.
Все возвращается на свои места: неизбежные адвокаты, руки, масло, бутылки, все признаки жизни: кровати, в особенности, полны кровавой жидкостью. Люди доверяют свои секреты грязным, развратным ушам, убийцы сходят по лестницам, но не в том дело: дело в старом галопе, в старой лошади осени, что дрожит, но длится.
У старой лошади осени красная борода и пена страха покрывает ее щеки, а воздух за ней имеет форму океана и смутный запах закопанной гнили.
Ежедневно опускается с неба пепельный цвет, который должны разнести по земле голубки, веревку, которую вяжут забвение и слезы, время, что долгие годы спало в колоколах, все, старые изгрызенные костюмы, женщины, что видят приход снега, черные маки, на которые посмотрев, умираешь, все это падает мне в руки, которые я поднимаю среди дождя.»

Достаточно беглого взгляда на подстрочник, чтобы убедиться в том, что переводчику удалось сохранить большинство важных деталей и метафор. День – это цвет, сон, столб дыма. Небо неясно, как воловий язык. За осенью следует запах могильного тлена.

Стихотворение Неруды вызвано к жизни сильнейшим сгустком эмоций: так, слово miedo, «страх» повторяется в оригинале два раза (las hojas del miedo, la espuma del miedo), viejo, «старый», четырежды! Эти эмоции неопределенны, их трудно назвать, сам поэт не уверен в том, что будет понят: no sé si se me entiende, «не знаю, понятно ли это». Здесь, кстати, Мартынов позволил себе от имени автора обратиться к читателю – «я не знаю, понятно вам это». Неопределенность подчеркивается местоимениями: дважды называется algo, причем второй раз неопределенность двойная – в сомнении! – “algo en la duda del cielo y la atmósfera”: «что-то в сомнении неба и атмосферы».

Помимо страха, явно или неявно, упоминается кровь: líquido sangriento (кровавая влага) в кроватях, asesinos (убийцы) сходят по лестницам, а у лошади красная – скорее всего, от крови, борода. Изначальное спокойствие (сон, столб дыма) сменяется ощущением приближения развязки (бег осени), страхом смерти, ощущением греха и грязи повседневной жизни.

Но и сама осень меняется! Если в начале стихотворения поэт слышит бег (в переводе – «топот») статного скакуна (corcel) осени, к концу скакун превращается в старую лошадь (viejo caballo). Образы финала стихотворения не просто печальны: они возвышены до апокалиптического отчаяния, когда поэт воздевает руки к небу, с которого падают черные маки-убийцы, ветхие одежды и женщины, наблюдающие приближение снега (=смерти).

Вот это ощущение тонко уловил переводчик, допустив – более чем оправданную на наш взгляд – поэтическую вольность: вся последняя строфа, как заклинание или плач, в переводе начинается с местоимений «этот, эта, эти». Тем самым финал перевода достигает большей риторической силы, чем оригинал!

Что же упущено или потеряно? Немногое. Самое неочевидное в стихотворении – это его начало. День падает не с колоколен, а с колоколов – которые впоследствии всплывут в стихе, как обитель времени. По ощущениям, колокола роняют день, качаясь – поэтому и падает день, дрожа и раскачиваясь. Образ неторопливых, ленивых, дрожащих пальцев старухи, работающих над рукодельем, тоже размылся. Черешни в оригинале не уходят в землю, а «погружены», почти что «втоптаны». И – тонкая деталь – Неруда поднимает руки среди дождя, а переводчик заставил его поднять руки к небу, словно бы в молитве…

Autor/a Георгий Нуждин